Его светлость быстро оглянулся. Но лакеи давно вышли.

– Да, Хью, да! Милейший граф.

Давенант открыл было рот, но снова его закрыл, ничего не сказав.

– Совершенно верно, – кивнул его светлость.

– Но Эйвон, – это сказал Марлинг, – Фанни говорит, что Сен-Виру и его жене посланы приглашения на бал. Зачем вам это?

– По-моему, какая-то причина у меня есть, – задумчиво произнес его светлость. – Без сомнения, рано или поздно я припомню какая.

– Если этот мерзавец явится, я не сумею сдержаться! – отрезал Руперт.

– Не думаю, что он приедет, дитя мое. Хью, если ты кончил, предлагаю перейти в библиотеку. Это единственная комната, где Фанни ничего не тронула.

Фанни встала из-за стола и погрозила брату пальцем.

– Перед началом бала я распахну ее двери, можешь быть спокоен! И я думаю, не расставить ли там карточные столики?

– Нет, – твердо сказала Леони. – Это совсем-совсем наша комната, монсеньор. Не позволяйте ей! – Она оперлась кончиками пальцев на его полусогнутую руку и приготовилась выйти с ним из столовой. Хью расслышал настойчивый шепот: – Монсеньор, только не эту комнату! Мы всегда сидим там. Вы привели меня туда в самый первый вечер.

Эйвон повернул голову.

–Ты слышишь, Фанни?

– Несносно! – страдальчески произнесла миледи. – Какая разница, дитя? Что за причина?

– Мадам, я не нахожу нужного слова. Вот как отвечает монсеньор, когда вы спрашиваете, почему он делает то или это.

Руперт открыл дверь.

– Черт, я знаю, о чем она! Прихоть!

– C'est cela! [134] – Леони сделала пируэт. – Сегодня вечером ты очень умен, Руперт, так мне кажется.

Дамы рано удалились спать, а Руперт увез упирающегося Марлинга к Вассо, и Эйвон с Хью остались одни в тихой библиотеке. Хью обвел ее взглядом, чуть улыбаясь.

– Прямо как в былые времена, Джастин!

– Точнее говоря, как три месяца назад, – отозвался Джастин. – Я превращаюсь в патриарха.

– Неужели? – сказал Хью, и его улыбка стала шире. – Могу ли я поздравить тебя с успехами твоей воспитанницы?

– О, пожалуйста! Она тебе понравилась?

– Необычайно. Париж будет очарован. Такая оригинальная непосредственность!

– Да, она плутовка, – согласился его светлость.

– Джастин, при чем тут Сен-Вир?

Тонкие брови поднялись.

– Мне как будто припоминается, мой милый, что я всегда находил любопытство твоим прискорбнейшим недостатком.

– Я не забыл историю, которую ты мне рассказал… В этой самой комнате, Джастин. Так Леони – орудие, с помощью которого ты намерен уничтожить Сен-Вира?

Его светлость зевнул.

– Ты меня утомляешь, Хью. Тебе ли не знать, что я всегда был склонен вести свою игру сам и один.

Давенант понял, что ничего от него не добьется, и оставил дальнейшие попытки. Вскоре вошел Марлинг и сказал, что Руперт вряд ли вернется до утра.

– А кто был там?

– За столами почти не было места, но у меня так мало здесь знакомых! – ответил Марлинг. – Когда я уходил, Руперт сел за кости с неким Лавулером. – Он взглянул на Эйвона. – Мальчик неисправим, Эйвон. В один прекрасный день он проиграет в кости свою душу.

– О, надеюсь, что нет, – сказал Эйвон. – Так он проигрывал?

– Да, – ответил Марлинг. – Это не мое дело, Джастин, но я думаю, вам следовало бы умерить его страсть к игре.

– Согласен, – сказал Давенант. – Мальчик слишком легкомыслен.

Эйвон неторопливо направился к двери.

– Возлюбленные, оставляю вас вашим назиданиям, – произнес он негромко и вышел.

Хью засмеялся, но Марлинг нахмурился.

– Невыносимый Сатана, – сказал Хью.

– Его словно бы не заботит судьба Руперта, – угрюмо сказал Марлинг. – Ему следовало бы иметь какую-нибудь власть над мальчиком.

– Мой дорогой Марлинг, Руперт станет чинным, стоит Эйвону пошевелить пальцем.

– Превосходно, Хью, но я не видел, чтобы он хоть раз им шевельнул!

– А я видел, – ответил Хью и подошел поближе к огню. – И еще я вижу большую перемену в нашем Сатане.

– Да, – согласился Марлинг. – Влияние этой девочки. Миледи грезит о свадьбе.

– Я был бы рад. – Хью закинул ногу на ногу. – В глазах Эйвона, когда он смотрит на Леони, есть что-то…

– Я ему не доверяю.

– А я, против обыкновения, – да. – Хью усмехнулся. – Когда я в последний раз видел Леони… она тогда была еще Леоном, она говорила только «да, монсеньор» и «нет, монсеньор». А теперь «монсеньор, вы должны сделать то-то» и «монсеньор, я хочу того-то!». Она вертит им, как ей вздумается, а ему, черт побери, это нравится!

– Но в его манере держаться с ней нет и намека на влюбленность, Хью! Вы же слышали, как он разговаривает с ней: бранит, наставляет.

– Да, но в его голосе я слышу ноту… ноту нежности, даю слово! Ухаживание, мне кажется, не из обычных, но в воздухе попахивает свадьбой.

– Она же на двадцать лет моложе его!

– По-вашему, это имеет значение? Я бы не пожелал Джастину в невесты его ровесницу. Но ребенка, которого надо лелеять и оберегать. И готов поклясться, он сумеет ее беречь!

– Возможно. Не берусь судить. Но она возвела его на пьедестал, Давенант. Она преклоняется перед ним!

– Ив этом я вижу его спасение, – сказал Хью.

Глава 25

ЛЕОНИ ДЕЛАЕТ РЕВЕРАНС ВЫСШЕМУ СВЕТУ

Леди Фанни отступила на шаг, чтобы лучше обозреть дело своих рук.

– Не могу решить, – сказала она, – вплести ли ленту в твои волосы или… Нет! Я знаю: одна белая роза! – Она взяла цветок со столика у нее под рукой. – Остальных вполне достаточно, чтобы приколоть к корсажу, милочка. А где заколка, которую подарил тебе Джастин?

Леони, сидевшая перед зеркалом, протянула ей жемчужную с брильянтами заколку, и миледи бережно приколола розу над левым ухом Леони среди напудренных кудрей, которые искусный куафер, сотворив чудеса, уложил в прическу на царственной головке и даже умудрился опустить самый длинный локон на плечо.

– Лучше невозможно! – произнесла свой приговор миледи. – Подай мне заячью лапку, милая!

Горничная Леони подала ей требуемый предмет и застыла наготове над всевозможными баночками.

– Чуть-чуть румян, пожалуй, – сказала Фанни. – Легкий намек… вот так! Губную помаду!.. Не вертись, любовь моя, я не хочу переложить. Так! Пудру! – Заячья лапка порхала над лицом Леони. Миледи внимательно оценивала результаты своих стараний. – Очень хорошо! А теперь мушки. Я думаю, две! Не корчись, дитя мое! – Умелые пальцы прилепили мушки – одну под ямочкой, другую повыше. – Бесподобно! – вскричала миледи. – Во имя всех святых, погляди на часы! Надо торопиться. Встань, Леони, а ты, милая, подай платье.

Леони стояла в кружевном корсаже и широкой юбке, складки которой водопадом ниспадали со вшитого обруча, и смотрела, как Фанни расправляет складки распашного платья из мягкой белой парчи. Миледи ловко надела его ей через голову, не задев ни единого волоска, распялила на обруче, одернула и приказала горничной зашнуровать его. Из-под края юбки выглядывали ножки Леони в туфельках из белого атласа. Каблучки были усажены крохотными брильянтиками. Две пряжки, тоже подарки Эйвона, соперничали с ними в блеске. Леони вытянула носок, серьезно созерцая эффект.

Фанни набросила на ее плечи кружевное фишю – такие белые плечи, словно полого поднимающиеся из белой пены. Фанни расправила оборки на рукавах, завязала ленты и жемчужной булавкой приколола к узлу две оставшиеся розы,

– Что это, мадам? – быстро спросила Леони. – Она не моя, я знаю.

Фанни осторожно ее поцеловала.

– О, это пустячок, моя прелесть, который мне захотелось подарить тебе! Прошу, не придавай ему значения.

Леони покраснела.

– Вы очень добры ко мне, мадам! Благодарю вас. В дверь поскреблись. Горничная пошла ее открыть и вернулась с серебряным подносиком, на котором лежали два свертка и белые розы в серебряном портбукете.

– Для мадемуазель, – сказала горничная с улыбкой.