– Сен-Вир умнее, чем я полагал. Совсем ничего, вы сказали? Видимо, эту игру следует вести с большим тщанием.

Но де Бопре его не слушал.

– Так, значит… когда мадам Боннар на смертном одре пыталась с таким трудом сказать мне что-то, она хотела исповедаться в этом!

– Что она сказала?

– Так мало! «Mon pиre… йcoutez donc… Lйonie n'est-pas… je ne peux plus…» [41] И все. Она скончалась с этими словами на устах.

– Жаль! Но Сен-Вир поверит, будто она рассказала все и оставила и письменное признание. Знает ли он, что Боннары умерли? Мосье де Бопре, если он приедет сюда с той же целью, что и я, пусть у него останется впечатление, будто я увез с собой… документ. Но вряд ли он приедет. Думаю, он нарочно потерял след Боннаров. – Джастин встал и поклонился. – Примите извинения, отец мой, что я отнял у вас напрасно столько времени.

Кюре положил ладонь на его локоть.

– Как вы намерены поступить, сын мой?

– Если она та, кем я ее считаю, я намерен вернуть Леони ее семье. Как благодарны они будут! Если же нет… – Он помолчал. – Такой возможности я не взвешивал. Но не тревожьтесь, я позабочусь о ней. Пока ей надо научиться вновь быть девушкой. А там – поглядим.

Несколько секунд кюре смотрел ему прямо в глаза.

– Мой сын, я доверяю вам.

– Вы слишком добры, отче! Но на этот раз мне действительно можно доверять. Как-нибудь я привезу Леони повидать вас.

Кюре проводил его до двери, и они вместе вышли в прихожую.

– Она знает, мосье?

Джастин улыбнулся.

– Отче, дорогой мой, я слишком стар, чтобы доверять свои тайны женщине. Она ничего не знает.

– Бедная малютка! Какой она стала теперь?

Глаза Эйвона заблестели.

– Настоящий бесенок, отче, со всей сен-вировской вспыльчивостью, и очень дерзка, хотя сама этого не понимает. Насколько я могу судить, она многого навидалась, и порой я замечаю в ней очень забавный цинизм. А в остальном она то умудрена опытом, то простодушна. То ей сто лет, то, минуту спустя, она младенец. Как и все женщины.

Они уже подошли к калитке, и Эйвон кивнул мальчугану, державшему его лошадь.

Тревожные складки на лице де Бопре немного разгладились.

– Сын мой, вы описали малютку с чувством. Вы говорите так, словно понимаете ее.

– По разным причинам я хорошо знаю ее пол, отец мой.

– Пусть так. Но чувствовали вы когда-либо к женщине то, что испытываете к… этому бесенку?

– Она для меня больше мальчик, чем девушка. Признаюсь, я к ней очень привязался. Видите ли, так приятно иметь в своей власти ребенка ее возраста… и пола… который не думает о тебе плохо и не хочет сбежать. Я для нее герой.

– Надеюсь, вы им и останетесь. Будьте с ней добры, прошу вас.

Эйвон поклонился и поцеловал ему руку с несколько ироничной почтительностью.

– Когда я почувствую, что не в силах более сохранять героическую позу, я отошлю Леони – кстати, я беру над ней опеку – назад к вам.

– C'est entendu [42] , – кивнул де Бопре. – Пока я полагаюсь на вас. Вы позаботитесь о малютке и, быть может, вернете ее родным. Adieu, mon fils [43] .

Эйвон вскочил в седло, бросил мальчику луидор и вновь поклонился, согнувшись почти к самой холке лошади.

– Благодарю вас, отче. По-моему, мы хорошо друг друга понимаем – Сатана и священнослужитель.

– Быть может, вы не заслужили такого прозвища, сын мой, – сказал де Бопре с легкой улыбкой.

– Не согласен! Мои друзья меня хорошо знают. Adieu, mon риrе. – Он надел шляпу и поехал через площадь в сторону Сомюра.

Мальчуган, сжимая луидор, помчался к своей матери.

– Maman, maman! [44] Это был дьявол. Он сам так сказал!

Глава 8

ХЬЮ ДАВЕНАНТ ИЗУМЛЕН

Неделю спустя после отъезда Эйвона в Сомюр Хью Давенант сидел в библиотеке, пытаясь развлечь совсем приунывшего Леона шахматами.

– С вашего разрешения, мосье, я бы сыграл в карты, – вежливо сказал Леон в ответ на вопрос, чем бы ему хотелось заняться.

– В карты? – повторил Хью.

– Или в кости, мосье. Но только у меня нет денег.

– Мы будем играть в шахматы, – твердо сказал Хью и расставил на доске фигуры из слоновой кости.

– Слушаюсь, мосье. – Про себя Леон считал Давенанта немножко помешанным, но, если он пожелал сыграть в шахматы с пажом своего друга, противоречить ему не следовало.

– Как вы думаете, мосье, монсеньор скоро вернется? – незамедлительно спросил Леон. – Беру вашего слона, – добавил он, что и сделал, к большому удивлению Хью. – Маленькая ловушка! А теперь – шах! .

– Действительно! Я что-то невнимателен… Да, по-моему, монсеньор вернется очень скоро. Попрощайся с ладьей, дитя мое.

– Я этого и ждал. А теперь я двину пешку вперед. Вот так!

– Много шума из ничего, petit. Где ты научился играть? Шах!

Леон закрылся конем. Играть ему не хотелось.

– Не помню, мосье.

Хью пристально посмотрел на него.

– У тебя поразительно короткая память, дружок, как по-твоему?

Леон взглянул на него из-под ресниц.

– Да, мосье. Это… это очень грустно. И поберегите ферзя. Вы не следите за ходами.

– Разве? Твой конь пропал, Леон. Ты играешь очень неосмотрительно.

– Да. Потому что я азартен. Правда, мосье, что на следующей неделе вы нас покинете?

Хью скрыл улыбку при этом хозяйском «нас».

– Совершенно верно. Я отправляюсь в Лион.

Рука Леона нерешительно застыла над доской.

– Я там никогда не бывал, – заметил он.

– Да? Но у тебя еще достаточно времени для этого.

– Да я вовсе не хочу туда! – Леон хищно взял беззащитную пешку. – Я слышал, что в Лионе много всяких запахов, а люди там не очень хорошие.

– И ты туда не поедешь? Что же, пожалуй, ты прав. Что это? – Хью повернул голову и прислушался.

Снаружи донесся какой-то шум, а затем лакей распахнул дверь, и в библиотеку медленно вошел герцог. Столик, шахматная доска и фигуры полетели во все стороны. Леон стремительно вскочил со стула и бросился к ногам Эйвона, забыв про этикет и умение себя держать.

– Монсеньор! Монсеньор!

Над его головой Эйвон встретился глазами с Давенантом.

– Он сумасшедший. Прошу тебя, Леон, успокойся.

Леон в последний раз поцеловал его руку и встал.

– Ах, монсеньор, мне без вас было так плохо!

– А я даже не подозревал, что мистер Давенант жесток с младенцами! Как поживаешь, Хью? – Он неторопливо подошел к своему другу и коснулся его протянутой руки кончиками пальцев. – Леон, вырази свой восторг от моего лицезрения, подобрав шахматы. – Он подошел к камину и встал спиной к огню. Хью последовал за ним.

– Хорошо съездил? – спросил Хью.

– Весьма поучительная неделя. Дороги во Франции просто поразительны. Леон, разреши мне привлечь твое внимание вон к той маленькой пешке под креслом. Очень неблагоразумно пренебрегать пешками.

Хью посмотрел на него.

– Что, собственно, это означает?

– Всего лишь совет, мой милый. Из меня вышел бы превосходный отец. Моя философия почти не уступает философии Честерфилда [45] .

Хью засмеялся.

– Честерфилд – блистательный собеседник.

– Чуть утомительный. Да, Леон? Что еще?

– Я принесу вино, монсеньор?

– Мистер Давенант тебя недурно вышколил. Нет, Леон, вина ты не принесешь. Надеюсь, никаких недоразумений не было, Хью?

Леон испуганно взглянул на Давенанта. Раза два между ними происходили небольшие стычки. Хью улыбнулся ему.

– Его поведение было безупречным.

Его светлость заметил и взгляд, и ответную успокаивающую улыбку.

– Счастлив услышать, это. А теперь нельзя ли мне услышать правду?

Леон поднял на него серьезные глаза, но промолчал. Хью положил ладонь на плечо Эйвона.